Исходные тексты 1.

1. Исходный текст 1

(1)В купе поезда, куда я вошёл с опозданием, человек с одной рукой, судя по возрасту, инвалид войны, надевал миловидной, молодящейся даме мягкие тапочки с розочками-аппликациями на носках.

(2)Обутая и ободрённая, дама ушла в коридор, скучая, смотрела в окно.

(3)Инвалид принялся заправлять постели.

(4)Ничего не скажешь, делал он эту работу одной рукой довольно ловко, хотя и не очень споро, - привык, видать, заниматься домашними делами. (5)Но одна рука есть одна рука, и он устал изрядно, пока заправил две постели.

(6) - Мурочка! (7)Всё в порядке, - известил он даму и присел к столику.

(8)Дама вошла в купе, пальчиком подправила не совсем ловко заделанную под матрац простыню и победительно взглянула на меня: «Вот как он меня любит!»

(9)Инвалид по-собачьи преданно перехватил её взгляд.

(10)Потом они препирались насчёт нижнего места, и дама снисходительно уступила:

(11)- Ну, хорошо, хорошо! - (12)Поцеловала усталого спутника, мужа, как выяснилось потом, пожелала ему спокойной ночи и стала устраиваться на нижнем месте.

(13)Сходив в туалет, инвалид попытался молодецки вспрыгнуть на вторую полку - не получилось. (14)Он засмущался, начал извиняться передо мной, спрашивать у Мурочки, не потревожил ли её.

(15)- Да ложись ты, ради Бога, ложись! (16)Что ты возишься? - строго молвила дама, и супруг её снова заизвинялся, заспешил.

 (17)Дело кончилось тем, что мне пришлось помочь ему взобраться на вторую полку. (18)Поскольку были мы оба фронтовики, то как-то и замяли неловкость, отшутились. (19)Познакомились. (20)Инвалид был известный архитектор, ехал с ответственного совещания, жена его сопровождала, чтобы ему не так трудно было в пути.

(21)Долго не мог уснуть архитектор на второй полке, однако шевелиться боялся: не хотел потревожить свою Мурочку. (22)И я подумал, что любовь, конечно, бывает очень разная и, наверное, я её понимаю как-то упрощённо, прямолинейно или уж и вовсе не понимаю. (23)Во всяком разе, такую вот любовь, если это в самом деле любовь, мне постичь было непосильно. (По В. Астафьеву)

2. Исходный текст 2

Избу Матрены до весны забили, и я переселился к одной из ее золовок, неподалеку. Эта золовка потом по разным поводам вспоминала что-нибудь о Матрене и как-то с новой стороны осветила мне умершую.

- Ефим ее не любил. Говорил: люблю одеваться культурно, а она - кое-как, все по-деревенски. А однаво мы с ним в город ездили, на заработки, так он себе там сударку завел, к Матрене и возвращаться не хотел.

Все отзывы ее о Матрене были неодобрительны: и нечистоплотная она была; и за обзаводом не гналась; и не бережная; и даже поросенка не держала, выкармливать почему-то не любила; и, глупая, помогала чужим людям бесплатно (и самый повод вспомнить Матрену выпал - некого было дозвать огород вспахать на себе сохою).

И даже о сердечности и простоте Матрены, которые золовка за ней признавала, она говорила с презрительным сожалением.

И только тут - из этих неодобрительных отзывов золовки - выплыл передо мною образ Матрены, какой я не понимал ее, даже живя с нею бок о бок.

В самом деле! - ведь поросенок-то в каждой избе! А у нее не было. Что может быть легче - выкармливать жадного поросенка, ничего в мире не признающего, кроме еды! Трижды в день варить ему, жить для него - и потом зарезать и иметь сало.

А она не имела...

Не гналась за обзаводом... Не выбивалась, чтобы купить вещи и потом беречь их больше своей жизни.

Не гналась за нарядами. За одеждой, приукрашивающей уродов и злодеев.

Не понятая и брошенная даже мужем своим, схоронившая шесть детей, но не нрав свой общительный, чужая сестрам, золовкам, смешная, по-глупому работающая на других бесплатно, - она не скопила имущества к смерти. Грязно-белая коза, колченогая кошка, фикусы...

Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник,
без которого, по пословице, не стоит село.

Ни город.

Ни вся земля наша.

(А.Солженицын)

3. Исходный текст 3

Суеверия, предрассудки, предубеждения во все века одолевали человека. Всегда находились своеобразные инквизиторы, желавшие втиснуть истину в свои клещи. Познание всегда ограничивали страхом костра.

Множество полезнейших научных открытий сожгли на потеху толпе. Жгли Джордано Бруно, казнили Лавуазье, Сократа, продавали в рабство Платона. Длинен список невежественных уничтожений. Напрасно лучшие умы взывали об освобождении науки. Толпы кричали о свободе – и изгоняли Аристотеля, Пифагора, Перикла.

И не в глубокой древности искать примеры. В XIX веке Академия наук преследовала Менделеева. Не от сладкой жизни уехал из России Мечников. А вспомните жизнь Пирогова…

И сейчас можно привести многие печальные примеры суеверий, хотя бы они и прикрылись различными терминами.
Наука, если она хочет быть обновленной, должна быть, прежде всего, неограниченной и тем самым бесстрашной. Всякое условное ограничение уже будет свидетельством убожества, а тем самым станет непреоборимым препятствием на пути достижения.

Вспоминаю один разговор с ученым, который настолько хотел быть защитником новой науки, что даже старался унизить значение всех древних накоплений. Между тем именно каждый молодой представитель новой науки должен быть, прежде всего, открыт ко всему полезному и тем более к тому, что уже засвидетельствовано веками. Всякое отрицание уже противоположно творчеству. Истинный творец прежде всего не доходит до отрицания в своем светлом, постоянном поступательном движении. Творец и не имеет даже времени на осуждение и отрицание. Процесс творчества совершается в неудержимой прогрессии. Потому-то так больно видеть, когда, в силу каких-то предвзятостей и суеверий, человек запутывает сам себя призраками. Лишь бы не подумали, что ученый становится старообразным, - боязливый человек готов предать анафеме или забытию самые поучительные накопления древнего опыта.

Именно свободная, неограниченная наука опять открывает человечеству многие, давно забытые, полезные находки. Фольклор снова идет рука об руку с памятниками археологии. Песня и предание подкрепляют пути истории. Многие раскопки последних лет изумляли нас изысканностью смысла и форм. Эта изысканность, утонченное изящество давних веков, еще раз напоминает, с каким заботливым, почтительным вниманием мы должны прикасаться к заветам древности. Все, что может служить на пользу развития человеческого мышления, - все должно быть и выслушано, и принято. Безразлично, в какой одежде или в каком иероглифе принесется осколок знания. В нем нет ни старого, ни молодого, ни древнего, ни нового. В нем совершается великая, неограниченная эволюция. Каждый, затрудняющий ее, будет исчадием тьмы. Каждый, посильно содействующий ей, будет истинным воином, сотрудником света.

(Н.Рерих.1934г.)

4. Исходный текст 4

(1)Удивительная пора - детство. (2)Каким бы оно ни было бедным, всё равно представляется в зрелом возрасте как самое хорошее, светлое, радостное время. (3)Необорудованные бараки, в которых мы жили, запомнились тем, что, выходя из дверей, мы сразу оказывались на солнце, на воздухе, на земле... (4)Постоянные трудности быта ложились на плечи родителей, в нашей семье - на плечи мамы. (5)Но странно: чем дальше это время, тем теплее воспоминания о городах детства в чудесном краю - Приморье.

(6)«3елёная»   гимназия (после установления Советской власти - трудовая школа) приняла нас, выходцев из Гнилого угла, без сопротивления, но и без восторга. (7)Начальница гимназии, дворянка, представительная дама с лорнетом, затянутая в корсет, глядела обычно поверх детских голов. (8)Шествуя по широкой лестнице на второй этаж в свой красиво обставленный кабинет, она не замечала вновь поступивших и обращалась только к ученикам «из прежних». (9)С высоты своего роста ей нетрудно было смотреть поверх наших буйных голов. (10)Это нас нимало не смущало. (11)Мы не чувствовали себя в школьном большом здании с большими светлыми окнами парнями. (12)Мы инстинктивно понимали, что теперь все это наше, общее. (13)Маленькая горстка прежних гимназистов, родители которых не успели или не захотели бежать в Японию или Китай, сначала держалась особняком, потом растворилась в общей школьной массе.

(14)«3елёной»  наша школа называлась по традиции. (15)До революции в городе существовало две гимназии для привилегированных. (16)Ученицы одной - на Суйфунской улице - носили зелёную форму (лягушки), ученики другой - на Пушкинской улице - коричневую (тараканы).

(17)Не вспомню теперь имена наших педагогов, но прозвища некоторых, их манеру преподавания память сохранила. (18)Например, «обществоведка» (мы её между собой звали Сова) любила, чтобы все формулировки выучивались наизусть. (19)Я до сих пор могу в любую минуту отчеканить. «Империализм - это есть капитализм в той стадии развития, когда сложилась монополия финансового капитала, приобрёл выдающуюся роль вывоз капитала и начался раздел мира между крупнейшими капиталистическими державами. ». (20)Строгий математик так же строго учил нас своему предмету. (21)Этот суровый учитель лодырей и ловкачей не терпел. (22)Беспощадно ставил «неуд.» -тогда были такие отметки: «хор.», «уд.», «неуд.». (23)Мы его уважали всемерно, и во время его уроков в классе стояла тишина, нарушаемая только его голосом, стуком мела о черную доску или ответом ученика. (24)Очень хорошо относились мы к учителю рисования, но шум на уроках бывал как на переменках. (25)Ученики, свободно перемещаясь по классу от одной парты к другой, подходили к его столу. (26)Он нам всё  разрешал, кроме безделья. (27)«Художниками вы не станете, вернее, не все станете, - говорил он, - но понимать пропорции фигур вы будете...»

(28)Каждое поколение торопит школьные годы. (29)Торопит то, что невозвратно, что ничем восполнить нельзя. (30)Школьные годы начинаешь ценить уже в зрелом возрасте, а пока бегаешь в школу, сидишь на уроках - всё представляется довольно тяжёлой обязанностью. (По Л. Стешовой)

5. Исходный текст 5

(1)Катерина Ивановна никогда ни на что не жаловалась, кроме как на старческую слабость. (2)Но я знал от соседки и от бестолкового доброго старика Ивана Дмитриева, сторожа при пожарном сарае, что Катерина Ивановна одна на белом свете. (3)Дочь Настя вот уже четвёртый год как не приезжает – забыла, значит, мать, а дни у Катерины Ивановны считанные. (4)Не ровён час, так и умрёт она, не повидав дочери, не приласкав её, не погладив её русые волосы «очаровательной красоты» (так говорила о них Катерина Ивановна).

(5)Настя присылала Катерине Ивановне деньги, но и то бывало с перерывами. (6)Как Катерина Ивановна жила во время этих перерывов, никому не известно.

(7)Однажды Катерина Ивановна попросила меня проводить её в сад, где она не была с ранней весны, всё не пускала слабость.

(8)– Дорогой мой, – сказала Катерина Ивановна, – уж вы не взыщите с меня, со старой. (9)Хочется мне вспомнить прошлое, напоследок посмотреть сад. (10)В нём я ещё девушкой зачитывалась Тургеневым. (11)Да и кое-какие деревья я посадила сама.

(12)Она одевалась очень долго. (13)Надела старый тёплый салопчик, тёплый платок и, крепко держась за мою руку, медленно спустилась с крылечка.

(14)Уже вечерело. (15)Сад облетел. (16)Палые листья мешали идти. (17)Они громко трещали и шевелились под ногами, на зеленеющей заре зажглась звезда. (18)Далеко над лесом висел серп месяца.

(19)Катерина Ивановна остановилась около обветренной липы, оперлась о неё рукой и заплакала.

(20)Я крепко держал её, чтобы она не упала. (21)Плакала она, как очень старые люди, не стыдясь своих слёз.

(22)– Не дай вам бог, родной мой, – сказала она мне, – дожить до такой одинокой старости! (23)Не дай вам бог!

(24)Я осторожно повёл её домой и подумал: как бы я был счастлив, если бы у меня была такая мама!  (по К.Г. Паустовскому).